Не размыкая век, Эндрю ощупал скругленный край старой дубовой столешницы, погладил бортики и латунные ручки выдвижных ящиков. Тепло дерева, прохлада металла. Сколько ощущений — столько же и воспоминаний. Он проделывал этот ритуал, только когда чувствовал себя очень уставшим. Вот как сегодня вечером. От того небольшого предприятия, которое он унаследовал, сохранился разве что этот стол. Все остальное со временем изменилось: адрес, торговый оборот, оргтехника, окружающая обстановка, люди, он сам. Перемены были столь значительны, что Эндрю порой не узнавал того, чему посвятил большую часть жизни.
Не открывая глаз, он выдвинул нижний ящик справа и запустил туда руку. Нащупал громадный степлер, который в детстве с трудом поднимал, три потрепанных блокнота, зажигалку, бронзовое пресс-папье, подаренное сотрудниками.
Все эти реликвии не просто будили воспоминания, а прямо-таки переносили его в то время, когда жизнь была проще, не все зависело от него и он не был старше всех в своей фирме. Касаясь этих привычных вещей, он воссоздавал в своем воображении мир, некогда существовавший в реальности: от прежних телефонных звонков до запахов смазочного масла и горячего металла, доносившихся из соседней мастерской. Он слышал голос отца, его быструю речь, строгую и такую родную. Что бы он подумал о своем сыне сегодня? Какой дал бы совет? Прошли годы, и Эндрю в свою очередь стал мистером Блейком. Он открыл глаза и задвинул ящик.
Он уже давно с особым чувством относился ко всему, что делалось в последний раз — и нередко делалось безотчетно. Его научило этому конкретное событие — последний ужин с отцом, обычный ужин, в конце которого мать со смехом попросила их поскорее освободить тарелки, потому что ей не хотелось пропустить сериал по телеку. О чем они говорили? Обо всем и ни о чем. Просто беззаботно болтали — как люди, которые думают, что наговориться о серьезном еще успеют. Но жизнь распорядилась иначе: у отца той же ночью случился разрыв аневризмы. И обыденный эпизод стал последним и главным. С того вечера прошло почти сорок лет, и все же, вспоминая о нем, Эндрю всегда ощущал боль в груди и головокружение, у него как будто земля уходила из-под ног. С той поры он стал бояться, что жизнь лишит его вещей, которые ему дороги. Более того, он видел, что жизнь отнимает у него людей, которых он любит, и это только подпитывало его страх. Он выработал для себя философию: ценить все и в каждую минуту, потому что в любую минуту все может рухнуть.
Страх не избавляет от реальной опасности, и жившее в нем чувство не предотвратило новых несчастий. Он пережил много моментов, ставших последними: вот его жена, Диана, — он держит ее в объятиях, а она смеется, положив голову ему на плечо, — это был полдень четверга; вот дочь Сара просит его рассказать сказку на ночь — это было во вторник. Ее последняя игра в теннис. Последний раз, когда они все трое смотрели кино. Последний анализ крови, которому он не придал особого значения. Список можно было продолжать бесконечно, каждый день вспоминалось что-то новое. Все эти моменты, важные и не очень, мелькают один за другим, пока тебе не откроется их значимость, пока все они не лягут на чашу весов, заставив ее качнуться в роковую сторону.
Когда он уставал, у него возникало мерзкое ощущение, что жизнь уже позади, что теперь он живет только для того, чтобы выполнять свои обязанности перед миром, который ему совершенно безразличен. Он уже ни о чем не мечтал и все чаще думал о смерти.
Он протянул руку к большому конверту. Его содержимое он готовил методично, в течение нескольких недель и втайне от всех. Бумаги, вечно эти бумаги. Он не стал открывать конверт. Он подумал о своих решениях и о том, к чему они приведут. В который раз мысленно перебрал их, одно за другим, и ни о чем не пожалел. Кто-то постучал в дверь. Он быстро сунул конверт в верхний ящик.
— Войдите!
В дверях стоял молодой человек в костюме.
— Извините меня, мистер Блейк. Мне бы хотелось вам кое-что сказать.
— Четырехчасового совещания вам не хватило, мистер Эддинсон?
— Очень жаль, что вы так плохо отнеслись к нашим предложениям. Вам следовало бы подумать.
Будь Блейк молодым гепардом, он вцепился бы нахалу в лицо и растерзал бы его в клочки, но он был старым львом. И он лишь усмехнулся.
— Подумать? Я полагаю, что это мне все еще неплохо удается, и, кстати, именно поэтому ваши «предложения» действуют мне на нервы.
— Но они направлены на улучшение работы предприятия…
— Вы уверены? Оставьте меня, Эддинсон. Вы и ваши сторонники за сегодняшний день изрядно мне надоели.
— Мы делаем все от нас зависящее, в интересах каждого…
— В интересах каждого? Для кого вы работаете, мистер Эддинсон? Чему вас учили в этих ваших школах, откуда вы вышли с уверенностью, что все знаете? Для вас нисколько не важна наша продукция. Вам совершенно наплевать на клиентов, для которых мы ее производим. Ваше кредо — продавать как можно больше, неважно, нужно людям то, что вы продаете, или нет, снижать себестоимость, пусть даже урезая рабочим зарплату, любыми способами повысить собственный рейтинг и разбогатеть, чтобы потом переметнуться в другую компанию и там проделывать все то же самое, только еще лучше — или еще хуже, это как посмотреть.
— Вы слишком суровы.
— Меня не интересуют ваши суждения. Вас еще и в проекте не было, когда я уже руководил этим предприятием, начинал с того, что подметал заводские цеха. Я знал в них каждый закоулок. Я не заканчивал школ, где бы мне вдалбливали в голову, будто я пуп земли. Я изучал жизнь, я знаю по имени каждого, кто со мной работает, знаю, как зовут его жену, детей, я видел, как они растут. Вы считаете меня старым кретином? А мои взгляды безнадежно устаревшими и патерналистскими? Думайте что хотите. Хозяин здесь я, а вы — мой служащий.